Время остановилось (16 декабря, 2010)

Прошел всего час фейсбучного времени, а ощущение что целая вечность.

В продолжение текста про Гонконг и его тюрьму, была мысль порассуждать о процессе творческого освоения негативных пространств и их преодоления. Рассуждения (после перечитывания) возможно наивные, но субъективно новые для меня. Новые, потому как за десять часов, проведенных на этом месте, в наблюдаемой картинке произошло изменение от одного информационного образа к реально осязаемой наполненности другими смыслами и действиями.

Сейчас модно говорить о креативных кластерах. Институт Стрелка даже является одним из таких. Но видимо есть большая разница между освоением просто пустого пространства, как бывший завод, пустырь в социальном смысле, что-то заброшенное или забытое; и пространства негативно окрашенного. Концентрационного лагеря. Тюрьмы. Психиатрической больницы. Такие среды наполнены разной, в том числе крайне тяжелой и негативной энергетикой, опытом, информационным грузом прошлого. Такие объекты традиционно обладают большим буфером – всяческие активности развиваются на почтительном расстоянии. Возможно есть культурные различия. Помнится текст о захоронениях в Париже и культе смерти, который был в ходу до 19 века, в project international. Далеко ходить за примерами не нужно, в Кремле, в музеях Московского Кремля расположена усыпальница русских царей. Как войдешь – налево. В стене – усыпальница неизвестных (мне) партийных деятелей. Кремль был городом в городе, в котором жили (а сейчас – работают), болели и умирали. Соответственно и были похоронены. Если культ смерти представляется естественным, то культ наказания… Он требует дополнительного глубокого изучения. Но здесь не о том, а о проблеме реабилитации пространства, в котором совершались физические или моральные насильственные действия над людьми. Как минимум – ограничение свободы виновных или подследственных. Как максимум – казни. В последние годы Victoria Prison действовала как накопитель для иммигрантов, приезжавших из Вьетнама. Этот момент решения судьбы, ожидания, для меня все равно связан с некоторой моральной операцией над человеческим существом. Его держат в неведении, решают его судьбу, судят.

Тюрьма соседствует с Полицией. H&M, швейцарское архитектурное бюро, разработали концепцию развития пространства. Полиция действительно представляет собой образец колониальной архитектуры. Это (как уже упоминалось ранее) классическое здание, силуэтом более напоминающее пагоду. Тюрьма – несколько корпусов вдоль улиц, и пара внутри. Пустых или наполненных активностью. Мы приехали туда утром. После нескольких часов вводной лекций и проб здания на ощущения слепого – упражнения на невизуальное восприятие пространства, мы кратко описали этот опыт в нескольких фразах на листах. После перерыва – прогулки по прилегающим кварталам Сохо и рынка – вернулись чтобы в 27 кадрах* визуализировать историю, придуманную однокурсником по Стрелке. Утром было несколько мертво. Пустые коридоры, мало людей, какие-то картонные прилавки из гофры, решетчатые по структуре.

После перерыва было пусто с трех сторон от тюрьмы, в окружающих ее переулках. Во дворе, напротив, собирались люди. Во дворе полиции и тюрьмы. В узких проходах, на прилавках разворачивалась торговля самодельными и не очень произведениями искусства, творчества и ремесла. …Здесь же продавалась книжка Гарри Чанга 32 кв.метра про квартиру, которую мы посетили несколькими днями раньше. Эту книжку мы встретили в магазине несколькими днями позже. Было ощущение, что вся архитектура Гонконга описывается этой квартирой… В проходах толпился народ. Люди снимались на фотокамеры в тюремных камерах. Щелкали затворы, щеколды и двери. Сквозь решетки были видны облезлые стены и голубое небо через листву. Местами было не протолкнуться. В камерах было пусто. На некоторых дверях висели запретительные надписи: только для персонала, не входить, идет ремонт. Один из корпусов перекрыли на несколько часов. Кто-то продавал полосатую робу. Мы завершили съемку и ушли из тюрьмы. Время возвращения было назначено на 6 вечера. Уходя, встретили представителя Франц-пресс, который продавал девайс для айфона – Асисяевскую желтую трубку со штекером на шнуре, чтобы говорить по нормальной настоящей телефонной трубке, а не в глянцевый экран или маленький микрофон. Его супруга курирует фотоконкурс тут же.

Прошатавшись в округе до вечера, мы вернулись. Народ не убывал, хотя уже сворачивали музыкальную аппаратуру. Светили фонари. Молодежь или не молодежь сидела повсюду небольшими группами и болтала. Девушка мальчикового вида с профессиональной камерой – видно что фотограф – снимала друзей. Нужно сказать, что с самого утра вся тюрьма уже работала как фотополигон. В этом смысле заброшенные места Омска уже “работают” правильно. В соседнем здании Полиции проходила выставка первых фотографий Гонконга. При всем тяжелом первом впечатлении, довольно унылых арт-объектов в камерах, залах, коридорах. Иногда на грани вкуса, морали и тд. При ассоциативной связи, лично для меня – с экскурсией в Тобольский тюремный замок – с такими же камерами, коридорами и откидными кроватями. Поразило ощущение уже другой жизни.

Меня поразило количество людей свободно осваивающих это пространство. Некоторые были с детьми. Мальчик поднял табличку “Not guilty”, походил с ней, положил, сошел со сцены. Пришли родители с двумя дочками. Кукольные девочки побегали по сцене, позировали для съемки, и спустились к взрослым. Они воспринимают это место как магазин красивых вещей – на прилавках были и игрушки, и валяные штучки и украшения. Они воспринимают тюрьму как пространство для игры. Эти стены, обвитые колючей проволкой. Эти камни, впитавшие крики и страдания. Эти стены [обвитые колючей проволкой], эти камни [впитавшие крики и страдания] они воспринимают. Эти камни [крики и страдания] и стены [колючей проволкой] они осваивают для игр. Они играют в этих стенах и на фоне камней. В городе, который прорван стеклом и металлом небоскребов. Небоскребов, которые все равно меньше гор.

Дети играют рядом с живыми каменными стенами, деревьями, растущими в простом каком-то небольшом или большом дворе. В колониального стиля зданиях, где есть немного металла. Где стены старые, с красивой пожелтевшей краской. С надписями про людей. В колониального стиля зданиях из кирпича, а не стекла, настоящих и старых, с арками вместо скучных прямоугольных проходов, с деревянными дверями вместо стекла, которое разъезжается под контролем фотоэлементов. Здесь есть просто свет и тени. Здесь можно порадоваться теплому солнцу. И уже за стеной, кружевно украшенной металлом, торчит этот скучный привычный небоскреб. И читая такую картинку, в среде современного Гонконга начинаешь выбирать эти постаревшие куски. Этот возраст города, его действительную сложность. Не планировочную, состоящую в бесконечных развязках, пешеходных уровнях и переходах, а в разных зданиях, эпохах, образах жизни. Разных ритмах – личных, общественных, городских, природных.

И это постепенное вымывание негативного, приучивание к другому, временнОму. Поколенческое, не сиюминутное превращение в бутиковый блок, а вращивание в общественную жизнь, которое, похоже, длится несколько лет. Перед отъездом прогуливался опять по этим кварталам, что между тюрьмой и сохо, и обнаружил в дальних для моего пути концах, а на самом деле ближних к victoria prison, интерьерные магазины, сувенирные лавки, архитектурные дела какие-то. И когда наш директор недели Alwin с восторгом рассказывает о своем кураторском проект в Prison, зовет на вечеринку в Prison, приглашает посетить выставку в  Prison, то понимаешь, что имя это уже нарицательное и обозначает лишь место, ту самую “реперную” точку на карте, от которой может отсчитываться городской архитектурное и культурное пространство. Которая превращается из чего-то отвергаемого (как любая тюрьма), во что-то привлекательное – как романтика Владимирского централа из одноименной песни, но не в пошло шансон-приблатненном смысле, но в ощущении богемного притона, с той лишь разницей, что открытого для города. И открытого максимально.

Время отрицательного пространства остановилось. Оно теперь было “до” и постепенно стирается в памяти